2

После того как император Николай II подписал 17 октября 1905 года манифест о политических правах и свободах, а позднее был издан новый закон о печати и объявлены выборы в Государственную думу, эмский указ потерял свою силу. Как грибы в теплый и дождливый август, стали появляться украинские газеты и журналы. Даже «Лiтературно-науковий вiстник», главное научное издание на украинском языке, начал выходить в Киеве. Появились отделения украинского общества «Просвiта», созданного во Львове и долгие годы запрещенного в России. Казалось, центр украинской жизни вернется из Львова в Киев. Из-за границы начали приезжать эмигранты. Молодые украинские политики по мере сил поднимали «украинский вопрос». При помощи русских либералов они пытались добиться разрешения преподавать на украинском языке хотя бы в начальных школах. Однако русские националисты и крайне правые успешно провалили эту инициативу.

Тем временем газетно-журнальный бум сошел на нет. Быстро возникшие газеты быстро же и закрывались. Некоторые были запрещены властью, другие просто разорились. Спрос на украинскую прессу исчез так же внезапно, как появился. Даже «Рада» Евгена Чикаленко выходила в убыток. Книги покупали, а газеты – нет.

Социальная структура предопределила и политическое развитие. Основными украинскими политическими партиями были эсеры и социал-демократы. Они отличались от своих российских коллег только собственно «украинским вопросом». Отмена ограничений на использование украинского языка, украинизация начальной школы, гимназий, создание украинского университета или хотя бы украинских кафедр – даже эти достаточно скромные требования редко удавалось хотя бы озвучить в Государственной думе, где у украинцев были свои депутаты. Тем более речи не шло об осуществлении политических требований, заключавшихся в формировании украинской автономии в составе России. В перспективе украинские политики надеялись на преобразование России в федеративную республику, где нашлось бы место и для Украины. Это была давняя украинская идея. Еще участники Кирилло-Мефодиевского братства мечтали о создании славянской федерации по образцу США. О федерации писал и выдающийся украинский мыслитель Михаил Драгоманов, дядя Леси Украинки. Идею федерации переняли у него и украинские политики начала XX века.

Сторонников полной независимости – «самостийников» – было очень мало. Один из немногих – Микола Михновский, которого даже подозревали в организации теракта в Харькове в 1904 году, когда в знак протеста против празднования 250-й годовщины Переяславской рады был взорван памятник Пушкину. Михновский написал брошюру «Самостийная Украина» и создал «Десять заповедей Украинской народной партии», широко известный документ, где были и такие слова: «Все люди – твои братья, но москали, ляхи, венгры, румыны и евреи – это враги нашего народа, пока они господствуют над нами и обирают нас». Другая заповедь гласила: «Украина – для украинцев!»

Борьба за право говорить и писать на родном языке, учиться и читать на украинском становилась борьбой политической. В начале 1890-х существовало так называемое Братство тарасовцев. Его создали несколько студентов-украинцев, поклявшихся на могиле Тараса Шевченко бороться за освобождение Украины. Вскоре к тарасовцам примкнули и молодой тогда Михновский, и писатель Михаил Коцюбинский, будущий автор повести «Тени забытых предков». Программа тарасовцев была очень радикальной, даже революционной: «Разбить российские кандалы и высвободить все российские народы из-под гнетущего их деспотизма и централизма». Российская власть сама вытесняла украинских писателей, поэтов, ученых, журналистов, меценатов и тем более политических деятелей в австрийскую Галицию и Буковину. Сама же и подготовила плацдарм для противника.

Та самая Галичина

1

Всего в нескольких верстах к западу от святыни православия – Почаевской лавры – проходила государственная граница. За нею начиналась австрийская Галиция, по-украински Галичина. Королевство Галиция и Лодомерия – так официально называлась эта провинция Австро-Венгрии. Франц Иосиф Габсбург, король Галиции, он же император Австрии, владел своей страной по праву наследования. Если бы не мировая война, то Габсбурги, быть может, и теперь правили бы государством, которое могло стать прообразом современного Евросоюза.

Чешские, сербские, польские националисты не любили эту страну. Мечтали о своих независимых государствах. Их мечты скоро сбудутся. Но пройдет немного времени, и жители новых национальных государств вспомнят добрым словом погибшую в огне национализма империю. Вспомнят венгры, потерявшие после мировой войны большую часть своего королевства. Вспомнят хорваты и сербы, точившие друг на друга ножи в межвоенной Югославии. Что говорить об австрийских немцах, даже слишком часто вспоминавших о былом величии их Дунайской монархии. И еще не раз вспомнят евреи, ведь в империи Габсбургов не было государственного антисемитизма.

Но пока идет только 1914 год. Заводы «Шкода» в богемском Пльзене выпускают пушки, которые не уступают германским, лучшим в мире. Солдат вооружают австрийской винтовкой системы Фердинанда фон Манлихера, что в скорострельности и надежности превосходила винтовки Маузера и Мосина. Конструктор Фердинанд Порше, будущий создатель автомобиля «Фольксваген» и самоходки «Фердинанд», уже проектирует двигатели и силовые установки для автомобилей и даже для дирижаблей. Накануне войны нефтяные скважины восточной Галиции давали 5 % мирового производства нефти. Не такой уж отсталой страной была Австро-Венгрия.

Метро в Будапеште появилось раньше, чем в Париже и Нью-Йорке. Вена давно конкурировала с Парижем. Если родиной импрессионизма была Франция, то живопись европейского модерна во многом обязана Австро-Венгрии, стране Густава Климта и Альфонса Мухи. Австрийскими подданными были Франц Кафка и Райнер Мария Рильке. В конце концов, даже Ярослав Гашек, сплясавший на костях империи, родился, вырос, стал писателем и прожил бо́льшую часть жизни именно в Австро-Венгрии. А венский доктор Фрейд стал мировой знаменитостью как раз накануне мировой войны.

Родина Моцарта, Бетховена, Шуберта, Листа, Сметаны и в начале XX века оставалась, пожалуй, самой музыкальной империей. Оперные театры в Праге, Вене, Лайбахе (Любляне), Аграме (Загребе) ставили «Русалку» Антонина Дворжака. Венские снобы восхищались новаторскими симфониями Густава Малера. Свои первые сочинения писали реформаторы музыки XX века – Бела Барток и Арнольд Шёнберг.

На пике популярности была венская оперетта – попса своего времени, которую обессмертили несколько превосходных композиторов. В конце минувшего XIX века вся Европа танцевала вальсы и польки Иоганна Штрауса-младшего, а накануне мировой войны в расцвете талант Франца Легара. Буржуазная публика в восторге от его «Веселой вдовы» и «Графа Люксембурга», но Театр комедии в Будапеште открыл новую звезду – Имре Кальмана. Гениальный венгерский еврей чуть было не сделал венгерский язык таким же обязательным в оперетте, как итальянский в опере. До «Марицы» и «Принцессы цирка» еще далеко, но Вена и Будапешт уже напевают мелодию чардаша из «Татарского нашествия» и «Ha-za-za» из «Цыгана-премьера». Летом 1914 года Кальман работает над партитурой будущей «Сильвы».

«Хорошо, легко и беззаботно жилось в той старой Вене, и северяне-немцы смотрели довольно раздраженно и презрительно на нас, соседей по Дунаю, которые, вместо того чтобы быть “усердными” и придерживаться строгого порядка, жили на широкую ногу, любили поесть, радовались праздникам и театру, да к тому же писали отличную музыку, – писал Стефан Цвейг. – Вместо немецкого трудолюбия, которое в конце концов отравило и испакостило жизнь всем другим народам, вместо этого корыстного стремления опережать всех и вся, в Вене любили неспешно посидеть, обстоятельно поговорить и каждому – с несколько, быть может, небрежной обходительностью, но без всякой зависти – каждому дать свой шанс. “Живи и дай жить другим” – таков был всеобщий венский принцип, который сегодня кажется мне более гуманным, чем все категорические императивы, и он беспрепятственно пробивал себе дорогу повсюду» [168] .